Как зарубки на память, по донецкой степи, На курганах высоких в камне бдят кипчаки. Табуны и отары вдоль, да и поперек, Истоптали все травы у излучин дорог. Точно бурное море, посылая волну, Быстроногие кони продвигали орду. С Прииртышья и дальше долгих тысячи верст, Половецкое племя, как стихия, лилось. Волос точно солома, что полова желта, Синим небом свободным отливали глаза. Не как голуби кротки, иль, как агнец в хлеву, Пастью волчьей голодной рвали Русь на бегу. Два небратских народа, обдирая бока, Жить учились в походах, и стонала земля. Русской вязью монахи выводили слова: «Нечестивые орды, много горя и зла». Горький плачь Ярославны, скорбь всех воинов, жён, Тыщу лет он над миром, не стихая плывёт. В лукоморье ль азовском, по излучинам рек, Там, где Миус и Кальмиус, свой смиряют разбег. Между Волгой и Доном, до порогов Днепра, Мяла сочные травы пята кипчака. Дни бежали рекою, будто пряди в косе, Заплетая народы, в общей, общей судьбе. Были разные битвы, были браки в любви, От смешавшейся крови появлялись сыны. Так скреплялись союзы, и вот годы спустя, Бились рядом дружины, была общей стезя. В сече страшной на Калке, отражая врага, Русских и половецких повенчала беда. Как истории вехи по донецкой степи, Украшают пейзажи на холмах кипчаки. Эти воины в камне прижимают к пупку, Ритуальную чашу, - Честь и Память свою. Эх, степные просторы. Сколько ж было коней, Сколько ж разных по вере здесь осталось людей. Тех, в чьём сердце любовью прорастала земля, Тех, что с гордостью скажут: «Здесь отчизна моя». Снова еду за город. Пахнет степь, как всегда, Перед взором струятся все поля, да поля. Но, вон там, за пригорком будет вновь поворот, И меняется местность, как и мыслей черёд. Православные сёла над притихшей рекой, Охраняет с кургана Истукан родовой.